Дмитрий Федотов - Однажды в Париже
Анри промолчал. Ротру был прав: ответа следовало ожидать самого прямого. Мол, я получил приказание и выполню его невзирая ни на что!
— Значит, аббат тут ни при чем? — на всякий случай уточнил де Голль.
— Аббат — просто молодой дурень, которому нужно, чтобы весь Париж о нем говорил. И Адан Бийо тут ни при чем. Кстати, о «Вергилии с рубанком» — его уже нет в Париже. Наши высокоумные литераторы что-то ему такое сказали, он опять обиделся и сбежал. Если Бийо вам необходим, ищите его в Невере, в столярной мастерской… — драматург грустно усмехнулся. — А песенки у него и впрямь были забавные! Он талантливее многих знаменитых парижан…
Когда я пью — а пью всегда я,
Спокойный сохраняя вид, —
На свете сила никакая
Мое блаженство не смутит! —
тихонько пропел он. — О Боже мой, меня же вызвал его величество!.. Бегу! Король не любит, когда опаздывают!..
И Ротру умчался, а Анри, сутулясь на монашеский лад, еще с четверть часа слонялся по коридорам Лувра, пока не нашлась добрая душа и не проводила его к тому выходу, которым обыкновенно пользовались слуги.
Теперь предстояло самое трудное — объяснение с отцом Жозефом.
Анри потихоньку добрался до Пале-Кардиналь, где его уже искали чуть ли не с собаками, и с виноватым видом вошел в канцелярию. «Серое преосвященство» немедленно выслал своих капуцинов и грозно потребовал отчета.
— Святой отец, — просто сказал Анри. — Я нашел сочинителя. Нет, не заказчика — именно сочинителя. Но это настолько невероятно, что я даже не знаю, как докладывать.
— С Божьей помощью, говорите как есть, сын мой, — приказал отец Жозеф.
— Сочинитель — особа высокопоставленная… Очень высокопоставленная…
— Тем лучше.
— Я обнаружил его в Лувре! — выдохнул, будто собираясь нырнуть, де Голль.
— Лицо, близкое к его величеству?! — воскликнул капуцин. — Особа королевской крови? Неужели герцог Орлеанский?.. Ну что ж вы молчите, словно язык проглотили? Говорите!
— Святой отец, это не герцог Орлеанский. Это… это особа королевской крови! — У Анри действительно будто язык прилип к нёбу.
— Вы, помнится, говорили о хрипловатом голосе и о сходстве с демоном. Я таких особ королевской крови во Франции не знаю, — отрезал капуцин.
— Тот, кто обучал уличных мальчишек песенке, — господин л’Анжели. Я узнал его по голосу. Но сочинитель — не он.
— Не он?
— Нет.
— Господин де Голль, — помолчав, сказал отец Жозеф. — Вы представляете себе, что пытаетесь мне объяснить?
— Да, святой отец. Может быть, разумнее было бы солгать, будто я не выполнил ваше поручение. Но я не могу лгать.
— Да, это было бы разумнее…
— Теперь я знаю то, чего я знать не должен.
— И это правда. Вы умный человек, господин де Голль…
— Святой отец, умный человек догадался бы, как выпутаться из подобного положения. А я могу лишь сказать правду.
— Вы кому-либо рассказали о своем открытии?
— Нет, святой отец… — Анри замялся.
— Ну что еще? Говорите уж как есть! — прикрикнул капуцин. — Если все так скверно, хоть не скрывайте подробностей!
— Леди Карлайл…
— Знает?
— Мне кажется, да. Она вполне могла догадаться.
Отец Жозеф прошелся, шлепая сандалиями, по кабинету. Вид у него был не мрачный, а просто мрачнейший.
— Как вышло, что она об этом узнала? — наконец спросил он.
— Она ведь по вашему распоряжению возила меня и в отель Рамбуйе, и к мадемуазель де Ланкло, и… — начал было Анри, но махнул рукой. — Она могла додуматься! Впрочем, я пытаюсь оправдаться. А это глупо и недостойно дворянина!
— Mea culpa, mea maxima culpa…[26] — пробормотал капуцин. — Я мог бы догадаться, что она приехала в Париж не модные ленточки покупать. Ох, де Голль! Лучше бы вам было оставаться в армии, а не вступать в гвардию его преосвященства… Ступайте! Я пошлю за вами, когда это будет нужно. И переоденьтесь! С вашей кавалерийской походкой изображать монаха — редкая глупость.
Де Голль поклонился и вышел.
Он понимал, чем может кончиться вся эта интрига. Правда о гадкой песенке никому не нужна. И человек, знающий такую правду, не нужен. Конечно же, следовало оставить тайну при себе, отец Жозеф прав: прямодушным при дворе не место…
О том, какой может быть его судьба, Анри и думать не желал. Даже если его тело завтра выудят из Сены — значит, такова воля Божья. Лейтенант де Голль столько раз мог рухнуть бездыханным под Ла-Рошелью, например. Или, если повезло бы меньше, остаться без руки, без ноги, с гниющими ранами. А тут хотя бы будет один верный удар по голове или один точный — в сердце.
Но если так, нужно постараться завершить все земные дела. И написать прощальное письмо герцогине де Меркер…
Список дел был невелик: отправить домой, в Бретань, старого Бернара со всеми деньгами, рассчитаться за месяц с хозяином дома, а то, что хранится в шкафу и в сундуке, пусть берет кто пожелает!
И еще — леди Карлайл. Эта красивая, коварная и жестокая женщина сумела усыпить его бдительность, больше того — заверить его в своей дружбе, а потом убить самым подлым образом. И если бы не ошибка старого Джона, бросившего Анри на холодной мостовой, вместо того чтобы столкнуть почти бездыханного в реку, не видать бы де Голлю белого света и не узнать бы самой большой тайны Лувра.
Он ничего не мог сделать этой даме, кроме одного: сказать ей правду в глаза. Вдруг именно это показалось важным.
Слуги его преосвященства успели вычистить одежду лейтенанта. Он с удовольствием переоделся, вынул из ножен шпагу и по древнему обычаю бретонских рыцарей поцеловал неожиданно теплый клинок. Совсем было собрался отправиться на поиски предательницы-англичанки, но тут прибежал паж Франсуа.
— Господин де Голль, вам велено взять десять гвардейцев и окружить дом леди Карлайл, — запыхавшись, выпалил юноша. — Ничего более! Всех впускать, никого не выпускать. Это — спешно!
— Передайте святому отцу Жозефу, все будет исполнено в точности, — твердо ответил Анри и с лязгом загнал шпагу обратно в ножны.
* * *Спустя полчаса маленький отряд без шума и суеты рассредоточился вокруг до боли знакомого особняка. Гвардейцы — все люди опытные, без слов понимали жесты командира и скоро разместились так, что и мышь не смогла бы выскочить незамеченной. Но, выполнив приказание «серого кардинала», Анри понял: камень с души не свалится, пока он не скажет Люси все, что о ней думает.
Приказание было лаконичным, встречи с леди не требовалось, но она и не запрещалась.
Дверь дома отворилась лишь после того, как Анри минут пять погремел дверным молотком. Но выглянул не старый Джон, а камеристка Амели.
